Фильмом «Под электрическими облаками» Алексей Герман доказал, что он уже не Герман-младший, а просто Герман. Место в мировом кинематографе, остававшееся свободным после смерти отца, занял сын. По праву занял, создав свой стиль.
Он уже дважды брал «Золотого льва» – за Garpastum (2005) и за «Бумажного солдата» (2008), но смотря ленту, которая сейчас вышла в прокат, понимаешь: то было ученичество. Его большое кино только начинается. В этом году «Под электрическими облаками» получил «Серебряного медведя» за операторскую работу (операторы Евгений Привин и Сергей Михальчук).
Когда-то Уильям Берроуз описал в своих произведениях Интерзону – город Танжер на берегу Гибралтарского пролива, бывший 44 года международной территорией, принадлежавшей одновременно разным государствам и никому конкретно. Смесь языков, обрывки культур, скопище бродяг со всего мира, наркотики и алкоголь. В 1956 году она была аннексирована Марокко и потеряла свой статус. Дэвид Кроненберг, экранизируя в 1991 году берроузовский «Голый завтрак», окончательно мифологизировал Интерзону, полностью выведя её из географической плоскости в метафизическую. Это несуществующее в реальности место – последний приют заблудших душ, недостойных света. Там печатные машинки превращаются в жуков, застреленная жена возвращается ради группового секса с твоими друзьями, а больше всего штырит отрава для тараканов.
Герман снял кино о русской Интерзоне, смешав времена, фантастику, реальность и сны. Будущий 2017 год – столетие Октябрьской революции. Пустырь с двумя солнцами, где встречаются живые и мёртвые. Когда-то здесь был музей-заповедник Шагала и Петрова-Водкина – символ царской России (ирония), потом его выкупил бизнесмен-архитектор и построил свой СССР – странную вавилонскую башню, которую так и не смог закончить. В этом обсыпающемся здании обитают бомжи, а в его старом доме ездит безмолвный робот. На архитектора посмертно заводят уголовное дело – тот самый, несостоявшийся нюрнбергский процесс над коммунизмом. «Ваш папа был почти богом. Сейчас другие боги. А то, что вы думаете, что он строил больницы. Это вам кажется. Может, ничего и не было», – будет объяснять адвокат детям бизнесмена, выросшим за границей. Им не знакома эта культура. Среди множества сломанных статуй у башни они узнают только Ленина.
Большая часть фильма или даже весь фильм (границы стёрты) – фантасмагория, отсылающая к булгаковскому «Бегу» и «Снам» Куросавы.
– А что со мной произошло? – спросит один подросток у другого.
– Тебя убили в 1995-м. Ни за что. Просто так.
– Ну ты приходи ко мне, пожалуйста. Я ведь никому не снюсь, кроме тебя. Меня никто не помнит.
Этот диалог отдаёт щемящей грустью. Ведь, наверное, каждому приходилось видеть на кладбище могилы молодых людей, которых никто не помнит. Умерли их родители, ушли во взрослую жизнь друзья, а они не успели сделать в этом мире ничего, чтобы кому-то запомниться…
– У меня серёжка в воду упала, потерялась. Вот раскопают её археологи через тысячу лет и будут гадать, строить предположения, – слышим мы уже из уст девушки.
Чулпан Хаматова играет парня – сразу приходит в голову аналогия с Софико Чиаурели в роли Саят-Новы. Здесь же звучит фамилия Сосновский. Нет, не тот из «Ностальгии» Тарковского… Не хватает только песни группы Boney M про Вавилон, вместо неё – «Это всё, что останется после меня» не менее известной «ДДТ».
Сначала обращаешь внимание на неестественность речи, а потом глаз цепляется за особенность германовского пространства. Герои ходят очень близко друг к другу, как бы блуждая в невидимом лабиринте. Пока действуют одни, другие выдерживают театральную паузу, ожидая, когда их вызовут из небытия в чей-то сон или воспоминание. Они не подходят близко к камере, сохраняя дистанцию с залом, создавая эффект огромной пустоты между зрителем и историей страны, которую они тщетно пытаются вспомнить. Но воспоминания забиваются другими деталями, хорошо знакомыми тем, чьё детство и юность прошли в 1980-х и 1990-х. Это фильм для очень конкретной аудитории: 35–45 лет.
– У вас есть Толкин? – вопрошает парень у книжного торговца.
– Не, Толкина нет, Есть Желязны, Берроуз, Гаррисон. Тебе что-то похожее на Толкина дать?
– Да, пожалуйста.
– Держи Гаррисона.
Тот, кто в детстве не прочёл тонны этих авторов, не уловит лёгкой иронии: «Хроники Амбера» и «Боги Марса» гораздо ближе к «Властелину колец», чем «Неукротимая планета».
Или такое.
– Почему вы в 1991 году шли останавливать танки? – спрашивает журналист у музейного работника.
– Не помню, может, за компанию пошёл, – отвечает тот.
И опять – бритвой по памяти. Прямые трансляции из столицы, где эти мальчишки ложились под танки, защищая «свободу и демократию «новой России», похороны с почестями… сейчас мало кто может и припомнить, на кой чёрт всё это было нужно. И не зря здесь для сравнения закончившаяся неизвестно чем война на Украине. У героя Чулпан Хаматовой на ней погибают родители. На какой стороне они были, не упоминается, это неважно.
Фильм при сложности структуры прям и ясен. Его главный герой – российская история, но не вытянутая в ленту, как её преподносят в учебниках и какой её показал Сокуров в «Русском ковчеге». У России нет этой исторической ленты, она разорвана, растоптана и сожжена. Есть «Россия, которую мы потеряли», есть «Русское зарубежье», есть «Архипелаг ГУЛАГ», есть советская империя и времена безвременья после крушения СССР. Обо всём этом (о том, что сейчас в стране живут несколько поколений людей, которые говорят на одном языке, но с совершенно разными культурными кодами) фильм Германа, теперь уже не младшего. В этом контексте любопытно обращение к отцу режиссёра и его последнему фильму о кошмарном средневековье. Такую картину мог снять только советский человек. Здесь же средневековье кукольное: толкинисты, эльфы. И шутки ностальгические: «Двести лет назад вы бы называли меня барином и пели мне с утра Битлз», «Ему жвачку привезли. Японская. Её даже если проглотишь, ничего не будет», «Мужик на твоей иконе на Штирлица похож».
– Почему мне постоянно снится город, которого нет, мир, которого нет? – вопрошает один из героев.
Ответ очевиден: Россия – загадочная страна, не зря нас так сложно понять иностранцам. Мы постоянно выкидываем груз прошлого с парохода современности и начинаем всё заново – с чистого листа, не жалея затрат и жизней. Россия уже давно Интерзона. Как долго она ей будет – одному Богу известно. Странная территория, над которой звучат стихи «На смерть собачки Микки Рурка»:
«Умерла собачка Микки Рурка.
Я один иду по переулку,
Руки прячу под тужурку…»