Трудно

Мифы вокруг «Трудно быть Богом» подняли это кино на пьедестал ещё в процессе ЕГО 15-летнего создания. Уход из жизни до окончания работы над картиной последнего из соавторов литературной основы и режиссёра возвели фильм в статус святыни.

Ограниченный показ в одном краснодарском кинотеатре у чёрта на рогах ещё чётче обрисовал нимб – к святые нужно идти паломником, одев рваньё, ползти на коленях. Нельзя прикоснуться к Богу, заскочив в храм по пути из офиса домой, на ходу поправляя галстук.

Смотреть, не зная первоисточника, – бессмысленно, сюжет вымаран, оставлена атмосфера, но не повести

И вот он – фильм-завещание, фильм-предсказание, письмо в будущее, письмо в вечность, сама Вечность. «Оставайся с нами на веки вечные» – призыв мёртвых двойняшек из кубриковского «Сияния» звучал в ушах во время просмотра. Никакие это не «Хроники арканарской резни», это самое что ни на есть «Трудно быть Богом». Другого названия быть не может.

Смотреть, не зная первоисточника, – бессмысленно, сюжет вымаран, оставлена атмосфера, но не повести. В фильме дон Рэба, главный книжный злодей, – лишь проходной персонаж, подполье книгочеев вообще не показано, а Прекрасная Дама Руматы превратилась в дурашливую бабу. Зачем? Надо! Повесть Стругацких – фантастика не только потому, что действие происходит в будущем на другой планете, но и потому, что невозможно оставаться благородным доном на службе преступному режиму. Режиссёр стёр эту искусственность. Румата вписался в пошлость и растворился в ней, как золото в царской водке.

быть

«У меня есть книга», – говорит он в начале. «А я свою сжёг», – слышит в ответ. В конце он тоже сжигает свои мосты-книги и идёт убивать. На этом фоне главная фраза фильма, брошенная мимоходом, вполголоса: «Теперь здесь живут серые», бьёт набатом. Она оглушает в мире, где каждый сжёг свою книгу. Выжженное, обесцвеченное пространство. Этот фильм не мог быть цветным, потому что это история о том, как апостол Павел пришёл в мир, в котором не было Христа.

Это о смысловой составляющей. Сама же картина совсем другая. Все ждали гениальной чернухи, «Хрусталёв, машину – 2», кино, которое нельзя недосмотреть, но нет сил пересматривать. Ан, нет! Герман сделал предсмертный кульбит, скорчил рожу и поклонился праху Феллини.

Здесь нет смеха ниже пояса, здесь смех по колено в говне

Старик под занавес создал нереальную красоту. Это «8 ½». Карнавал. Рабле. Здесь нет смеха ниже пояса, здесь смех по колено в говне. Самое чудовищное ругательство: «Пусть тебе осёл вставит!» В следующем кадре показано, что же может вставить осёл, и поневоле начинаешь ёрзать на стуле. Кто-то таскает на спине труп собаки и приговаривает с любовью: «Проросла собачка, всё дожди, дожди…» Румата погружается в экзистенциализм: «Черепаха, барахло какое… Зачем?» А в самом деле, зачем? Даже сама черепаха не смогла бы ответить на этот вопрос. Весельчак Пампа говорит: «Я не пью теперь, только нюхаю». Здесь все нюхают… дерьмо, главный наркотик этого мира. И не зря как бы между прочим пролетает ещё одна фраза: «Нужник святого Гая». В этой субстанции живут господа и рабы, границы каст стёрты, так же, как и границы разума и безумия. «Барон, ты нарушил третью заповедь: Не обнажай меча в таверне», – звучит с экрана. «Тот самый Мюнхгаузен» и «Сталкер» сплетаются в клубок, катящийся по пустыне «Кин-Дза-Дза». Во время просмотра очень хотелось, чтобы фильм был снят на другом, несуществующем, языке и показывался без перевода с субтитрами, написанными с ошибками…

Богом

Здесь много мутных зеркал, в которых частенько отражается Румата, а в толпе постоянно мелькает сам Герман. Несколько эпизодических персонажей удивительно внешне похожи на режиссёра. Так и задаёшься вопросом: он? Да нет, там не он был, вот он! Опять нет. Это обманка, кривлянье, сон. Будоражащий волшебный сон, в который очень хочется погрузиться, сесть на коня, взять меч и отправиться в Арканар по дороге из жёлтого кирпича, побуревшей от крови и испражнений, и повторить за благородным Пампой: «Слушай, умник, он научит меня читать, я умником стану, а ты бароном не станешь никогда!»

Происходящее на экране недостаточно смотреть, его надо разглядывать покадрово, как полотна Босха – параллели очевидны. Комедийный Ярмольник, которого все эти годы сложно было представить в образе рыцаря, полностью перевоплотился в Румату, не книжного – германовского. Рыцаря, заражённого плебейством. Это раковая опухоль, которая пожирает носителя. Мы видим финал, агонию.

Здесь много мутных зеркал, в которых частенько отражается Румата, а в толпе постоянно мелькает сам Герман

Я не досмотрел фильм, говорят, Румата остался в Арканаре, как когда-то у Тарковского Крис на Солярисе. Логично. Я не хотел видеть титры. Для меня фильм не кончился. Я знаю, что буду его пересматривать много, много раз, потому что Алексей Герман снял мои сны. Но позже. Сейчас надо остыть, переварить увиденное. Это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Это больше, чем кино, Герман за полтора десятилетия создал Вселенную (на ум приходит «Нью-Йорк, Нью-Йорк» Чарли Кауфмана). Не мог он закончить этот фильм, он мог в нём только умереть, завещав похоронить себя в сводах собора под названием «Трудно быть Богом».