Один из потенциальных хитов этого года «Спитак» Александра Котта прошёл в прокате незамеченным. Лента о катастрофе в Армении, оказалась настолько непривычно снятой, что у неё попросту не нашлось зрителей.
Весной 2018 года на ММКФ состоялась премьера новой картины. Фильм получил Серебряного «Святого Георгия» за режиссуру и был выдвинут на «Оскар» от Армении, однако в шорт-лист он не вошёл. Критики пророчили ему успех в прокате, только рекомендовали сменить название – молодому поколению зрителей слово «Спитак» ничего не скажет. Александр Котт пожелание проигнорировал, картина у широкой публики реакции не вызвала, события не вышло. Ответ на вопрос «почему?» выходит далеко за рамки конкретного фильма и конкретного режиссёра – речь о языке современного кинематографа.
«Спитак» кардинально отличается от «Землетрясения» Андресяна, вышедшего двумя годами ранее. Андресян собирал своё кино по учебнику: красиво падающие многоэтажки, мерзкие мародёры на руинах, благородные спасатели, истерики людей, потерявших близких… «Землетрясение» – классический фильм-катастрофа, пугалка, выводящая зрителя из зоны комфорта, но ставящая разграничение между экраном и залом. Режиссёр как бы говорит: «Я покажу вам кошмар, но это всего лишь кино», – а потом сплавляет эти две реальности, выдавая в титрах количество жертв и разрушений. Всё правильно и смотримо.
«Спитак» кардинально отличается от «Землетрясения» Андресяна, вышедшего двумя годами ранее
У Котта другой путь. Он изобретает фильм-катастрофу заново, как будто до него не было ни одного блокбастера на эту тему, уверенно отходя от клише. Мало того, Котт выбрасывает из ленты любое подобие штампа, настолько, что зрителю не за что ухватиться. Так сейчас кино не снимают вообще. Даже талантливые современные режиссёры находят свою нишу и строят фильм для конкретной аудитории, где маркерами выступают запредельная жестокость, или смелая эротика, или социальное высказывание о том, в какой кошмарной стране мы живём, или патриотический пассаж, что родину надо любить, даже когда это невероятно сложно, или философские размышления о мире и человеке… Ничего этого у Котта нет. Он говорит с экрана забытым языком, в котором публика ещё может разобрать слова, но практически не способна докопаться до смысла. Здесь нет детального выстраивания советской эпохи и любования ей, нет цифр жертв и разрушений, нет социальной составляющей. Котт ломает привычную драматургию, начиная фильм с многоточия и заканчивая им, однако сохраняя каркас внятной истории.
«Спитак» – рассказ о жизни на следующий день после конца света. Вот главный герой останавливает колонну машин с подъёмным краном.
– У меня тут дом, там родители, помогите разобрать, он совсем небольшой!
– Не положено, пока мы будем разбирать маленькие дома и спасать по два-три человека, погибнут десятки, нам надо ехать к большим зданиям, – говорит старший.
Просящий молча ложится под колеса.
– Он не уйдет, – говорит крановщик, – отпусти нас на два часа, мы по-быстрому с бойцами разберём его дом и вернёмся.
И старший отпускает.
Всё просто и буднично. Сумасшествие здесь тихое. Старик бродит по улицам и говорит какие-то нелепости прохожим. Молодой солдат, листающий «Войну и мир», сидя на груде растрёпанных книг, выдавливает из очков стёкла, повторяя про себя: «Я не хочу это видеть…»
Самая чудовищная сцена фильма – с трупами детей в разрушенной школе – не выжимает слезы, не смакует смерть. Вот они лежат, эти первоклашки, головами на партах, засыпанные пылью, так, как их настигла рухнувшая плита потолочного перекрытия. Нет истерик, люди лишь стоят, не в силах сдвинуться с места от этой обыденной картины. Этот кошмар проникает под кожу и собирается комом в горле. Пожилой французский спасатель, повидавший всё на своем веку и спасший не один десяток человек в разных концах мира, просто садится на землю и умирает от разрыва сердца так же буднично, без игры на камеру. Он сделал всё, что мог, но смерть, пропитавшая здесь всё, забрала его последние силы.
Самая чудовищная сцена фильма – с трупами детей в разрушенной школе – не выжимает слезы, не смакует смерть
В отзывах на «Спитак» писали, что Котт снял очень сдержанное, щадящее зрителя кино о большой трагедии. Это поверхностное мнение, никак не относящееся к режиссёру. Для Котта это в первую очередь эстетическое и философское высказывание, продуманное до мелочей. Он уже выпустил два фильма о конце света – «Испытание» и «День до». Это его тема, для рассказа о которой он каждый раз изобретает новый язык. Здесь язык изощрённый, требующий работы зрителя во время просмотра. Он очень сух: грязная картинка, краткие диалоги, скрытые эмоции. Так снимали неореалисты, режиссёры новой волны. Современный зритель просто не способен воспринимать такое кино, так же, как не смог бы высидеть спектакль, поставленный по всем канонам античной драмы. Утрачены рецепторы, реагирующие на предельно сухие, глубоко спрятанные в фильме эмоции. Продвинутый зритель ходит на фильмы Сокурова, Линча, Триера… Он знает, что эти режиссёры – гении, и заставляет себя смотреть их кино, ища интерпретации и напрягая мозги в поисках скрытых смыслов. Котт с гениями не ассоциируется, он снимает сериалы, фестивальные картины, его имя не заставляет бежать в кинозал и строчить посты, чтобы показать свой интеллект, поэтому и провал в прокате. Немногочисленные случайные зрители просто не поняли, что им показали и какой отдел мозга нужно включать при просмотре такой ленты.
Это кино не создает другие миры, а погружает зрителя в мир существующий, гонясь за деталями: человек, разбирающий руины дома среди ночи в слабых отблесках костра, пушинка на лице журналистки, засыпающей от измождения посреди улицы, ворох книг среди развалин старого мира. Редкая серая кровь в кадре, смешанная с пылью, практически не привлекает внимания. Это эпическая поэма в мире, где такие истории давно рассказывается и считываются только в прозе. Здесь буднично, без заламывания рук, опознают трупы и также буднично погибают. Вот заключённый, которого отпустил начальник тюрьмы на помощь спасателям, хватается за плиту, движущуюся на девочку, плита срывается и хоронит его под собой. Камера фиксирует это беспристрастно, издалека, не приближаясь и не кружась над трупом. Всё просто, в который раз мужик бросился спасать ребёнка и погиб.
Помимо основного сюжета в ленту вплетена сновидческая тема «Алисы в стране чудес». Красивая аллегория рассказывается таким же сдержанным языком. Несоответствие темы и художественных средств придаёт ей старое, как мир, звучание, превращая довольно молодую сказку в древний миф.
Помимо основного сюжета в ленту вплетена сновидческая тема «Алисы в стране чудес»
– Надо кричать, чтобы нас спасли. Кричи! – говорит мать дочери в завалах фотоателье, где их настигло землетрясение.
– Не буду, – отвечает девочка. – Во снах не кричат!
А потом добавляет:
– Это всё из-за меня. Фотограф говорил не моргать, я моргнула, и всё рухнуло!
Она станет Алисой, переоденется в костюм кролика, пройдёт волшебными лабиринтами и выберется к свету. В мире, где всё вокруг смерть, сон про кроличью нору – самый логичный выход.
Фильм из другой эпохи – главное впечатление от картины. Выходя из кинозала, я ощутил себя маленьким мальчиком, потому что так снимали в моём детстве, в конце 20-го века, и совсем не снимают сейчас в веке 21-ом.
«Спитак» не рвёт душу на части и не даёт слёз очищения, но проговаривает снова и снова простую истину, порядком подзабытую в современном обществе: когда мир снова окажется на грани, спасать его будут не супермены, а все мы вместе, возьмём лопаты, кирки и отправимся выкапывать живых и хоронить мертвых. На руинах мира неуместно выяснять, кто виноват, и спрашивать, что делать. Делай, что можешь! Конец света был вчера. Возрождение будет завтра. Мы здесь и сейчас, и крест общий на всех. Даже если под его весом упадёт один, остальные всё равно этот крест донесут, просто им будет чуть сложнее.